Читаем без скачивания Теннис на футбольном поле [Играя в теннис с молдаванами] - Тони Хоукс

Через несколько минут в бар зашел мужчина. Пара слов у барной стойки, и водка плеснулась в стопке. Он осушил стопку, развернулся и вышел из бара. Весь процесс занял не более тридцати секунд. Через равные промежутки времени продолжали заходить посетители. Рекорд скорости установил крупный парень в кожаной куртке, который умудрился заказать, выпить и выйти из бара ровно за семнадцать секунд. Я пробыл там пятнадцать минут и выпил лишь полкружки пива. Не удивительно, что на меня странно смотрели. Эти ребята не любили выпивать в компании. Никакого удовольствия. Люди приходили в бар, чтобы расправляться с напитками. Никакого приятного времяпрепровождения, никаких кивков в знак того, что они здесь не одни, просто глоток микстурки – и снова на улицу. Сестра, дайте мне что-нибудь болеутоляющее.

Вдруг человек с красным лицом, которое не давало усомниться в его любимом занятии, шатаясь, подошел ко мне и что-то пробормотал. Я пожал плечами и извинился по-румынски, что вроде как я из Англии:

– Sunt din Anglia.

И тут произошло что-то странное. Он улыбнулся.

– Sunt Moldovan, – сказал он и, раскачиваясь, исчез в ночи.

Я поднял взгляд и увидел, как барменша тоже улыбается. Настроение резко поднялось. Две улыбки. Как сказала Коринна этим утром:

– Нет ничего невозможного.

Темнота сгустилась, когда в баре только началось веселье. Я зашагал назад, к Центру журналистики, со смешанными чувствами. Странно. Казалось, будто темнота здесь, в Молдове, темнее, чем у нас. Точно, здесь определенно темнее. Как такое может быть? Я осмотрелся и понял, что нахожусь в чернильном мраке. Я не видел ничего, кроме причины, почему я ничего не видел. Ни одного фонаря на улице. Нигде ни одной лампочки. Позади себя я услышал дыхание и, оторопев, обернулся, но лишь почувствовал, как мимо меня кто-то прошел. В густой темноте я смог разглядеть женщину, которая несла сумку с продуктами. Я попытался на ощупь отыскать тротуар, что удалось лишь благодаря случайным вспышкам света от автомобильных фар. Я перенервничал, пока прошел два квартала до центра.

– Отключили электричество? – спросил я Коринну с заднего сиденья машины, пока мы ехали к дому семьи, у которой я собирался остановиться.

– Нет, так уже четыре года, – последовал ответ. – Правительство пытается экономить электроэнергию и не включает уличное освещение.

– Надо же.

– Да, вы, наверное, удивились. Мы уже привыкли к этому. Здесь самое страшное – люки.

– Люки?

– Да, у канализационных люков зачастую нет крышек, они металлические, поэтому бандиты крадут и переплавляют их, чтобы заработать.

– Понятно. Отличное сочетание – полная темнота и случайные ямы на тротуаре.

– Да, многие обращаются в травмопункты.

Корина заметила мой недоверчивый взгляд и продолжила:

– Вам повезло, будете жить у Григора и Дины, у них есть горячая вода – в большинстве квартир в Кишиневе нет либо ее, либо отопления, из-за проблем с бойлерами и экономии электричества.

Я привык к тому, что по легкому щелчку выключателя всегда появляется свет. Мне еще предстояло узнать, что большую часть путешествия я буду учиться обходиться без этого.

Глава 4

Сорок три уха

Они оба сразу мне очень понравились. Григору было чуть за сорок, полноватый, с темными волосами и аккуратно подстриженными тонкими усиками. Его жена Дина обладала утонченной красотой, которая, по моему мнению, с годами лишь становилась выразительнее. Их лица светились добротой. Они встретили меня тепло и, хотя явно устали после трудового дня, смотрели весело и оптимистично, чего никак нельзя было сказать о людях, с которыми мне довелось столкнуться с утра. И они были моими арендодателями.

– Оба врачи – они вам понравятся. Типичные молдаване, – сказала Коринна. Их дети гордо стояли рядом, 17-летний Адриан и хорошенькая 11-летняя Елена. Они должны были стать моей семьей, пока я здесь. Здорово, мне нравилась эта идея.

Адриан и Елена ушли делать уроки, а я остался в коридоре с Диной, Григором и огромной коммуникативной проблемой. Лингвистические навыки Григора охватывали румынский, русский и немного немецкий, а Дина говорила на румынском, русском и знала несколько французских слов. Я говорил на английском и французском. Так что из всего нашего обширного словарного запаса пришлось ограничиться скромным французским вокабуляром Дины, чтобы хоть как-то достичь понимания.

Дела продвигались очень медленно. Григор произнес что-то на скорострельном румынском и посмотрел на меня в ожидании ответа, будто я абсолютно все понял. Я покачал головой. Дина повторила то же самое медленнее, и в этот раз я покачал головой так, будто почти все понял, хотя не понял ни слова. Потом у меня появилось предположение, я поднял сумку, подумав, что они хотят показать мне мою комнату. Они замахали, чтобы я ее поставил, со словами «Nu, nu, nu, nu». (Благодаря моим интенсивным занятиям я знал, что «nu» значит «нет»). Потом Дина попыталась произнести что-то по-французски. Это не помогло, хотя заставило меня возгордиться своим уровнем французского.

Наконец мы приступили к пантомиме. Я с легкостью ухватился за эту идею, так как уже чувствовал себя ходящим по краю пропасти. Григор затеребил пальцами возле рта.

– А, – радостно понял я. – Хочу ли я есть?

– Da, da! – с облегчением воскликнул Григор.

Благодаря интенсивным занятиям я знал, что dada – направление в мировом искусстве и литературе начала двадцатого века, отвергавшее традиции и стремившееся шокировать; а по-румынски значит «Да, да». Я разумно предположил, что Григор имел в виду последнее, и выразил собственное «да» по-румынски при помощи английского:

– Да, я голоден.

Григор тут же с невообразимой скоростью что-то ответил на родном языке. Такое ощущение, будто он почувствовал, что теперь барьер из-за незнания того, голоден я или нет, преодолен, и больше ничто не мешает свободному диалогу. В конце этого длинного предложения я слишком устал, чтобы попытаться объяснить, что ни слова не понял, поэтому положился на удачу.

– Da, – сказал я с уверенной прямотой.

Григор и Дина ничего не ответили и выглядели слегка шокированными. Я решил сменить тактику.

– Nu, – сказал я, поправив себя.

Два лица мгновенно расслабились, Григор рассмеялся поднял мою сумку и повел меня в мою комнату. До сих пор не знаю, о чем он меня спросил. Насколько я понимаю, возможно, он сказал:

– Ты собираешься показывать моим детям западную порнографию, спать с моей женой и красть марочный коньяк из моей коллекции под лестницей?

На подобный вопрос, без сомнений, правильным ответом было «nu», даже если на самом деле это не так.

За ужином, за которым в честь нового гостя Григор открыл бутылку молдавского белого вина, общаться стало немного легче, потому что с нами сидела Елена, а она отлично для своего возраста говорила по-английски, подхватив много из американских мультиков по телевизору. Бедная девчушка оказалась под сильнейшим давлением, так как все диалоги передавались через нее. Задержки в ожидании перевода делали происходящее слишком официальным. Будто мы были делегатами на встрече в Организации Объединенных Наций. Внезапно я понял власть переводчика, власть, которой можно легко злоупотребить. Другого выбора, кроме как поверить, что он точно передаст ваши слова, нет. Интересно, сколько мировых проблем возникло из-за переводчиков, которые решили добавить к тексту перевода личное мнение:

– Сенатор говорит, что правительство США решило прекратить оказание дальнейшей продовольственной помощи России, так как господин Примаков вонючка.

– О как интересно, потому что господин Примаков говорит, что не поддержит санкции против Ирака, так как у вашего президента кучеряшки и близко посаженные глазки.

К нам присоединился Адриан. Он ел с таким рвением, что было понятно – он хочет как можно скорее вернуться в свою комнату. Он был самым мрачным из всей семьи и явно обещал вырасти в угрюмого и неразговорчивого юнца. Его английский был очень хорошим, но переводил он хуже, чем Елена, просто потому, что не хотел. В какой-то миг, чтобы дать отдохнуть его уставшей сестре, я посмотрел на Адриана, надеясь, что он разъяснит, что только что сказал его отец, но мальчик только затряс головой, будто говоря: «Честно, это не стоит того, чтобы переводить». Григор пожал плечами и состроил гримасу, которая обошла все языковые барьеры. «У него такой возраст».

Через несколько минут был задан неизбежный вопрос.

– Мой папа хочет знать, – сказала бодрая и очаровательная Елена, – зачем вы приехали в Молдавию.

Ах да, милый вопросик. Думаю, его бы задали рано или поздно. Как бы я хотел ответить попроще – «Я работаю в ООН» или «Я преподаю английский в школе». Вместо этого мне пришлось объяснять через английский словарный запас одиннадцатилетней девочки, набранный из рисованных кошек с собачками, то, что с трудом понимали даже англоговорящие. Елена старалась изо всех сил, но натолкнулась на серьезное препятствие в виде слова «пари», значения которого она не знала. И когда это стало непреодолимой проблемой, после недоуменных взглядов и наморщенных лбов, Адриан оказал нам любезность и вступил в разговор, предложив свою помощь. В выражениях попроще я рассказал ему суть того, что собираюсь здесь делать, и он передал мои слова ожидавшим родителям. С каждой фразой их лица выражали все большее замешательство и к концу объяснений челюсть Григора фактически отвисла.